Неточные совпадения
— Что же нам обкладывать? Мы этого не можем. Земля ваша и
власть ваша, — отвечали из
толпы.
Я понимаю Le ton d'exaltation [восторженный тон (фр.).] твоих записок — ты влюблена! Если ты мне напишешь, что любишь серьезно, я умолкну, — тут оканчивается
власть брата. Но слова эти мне надобно, чтоб ты сказала. Знаешь ли ты, что такое обыкновенные люди? они, правда, могут составить счастье, — но твое ли счастье, Наташа? ты слишком мало ценишь себя! Лучше в монастырь, чем в
толпу. Помни одно, что я говорю это, потому что я твой брат, потому что я горд за тебя и тобою!
Из
властей предержащих почти никто не бывал на Сухаревке, кроме знаменитого московского полицмейстера Н. И. Огарева, голова которого с единственными в Москве усами черными, лежащими на груди, изредка по воскресеньям маячила над
толпой около палаток антикваров.
Но делать уже было нечего. Нагрянувшие
власти нашли у трупа уже громадную
толпу поселян с матерью убитого мальчика во главе.
— И что от него осталось? Чем разрешилось облако блеска, славы и
власти, которое окружало его? — Несколькими десятками анекдотов в «Русской старине», из коих в одном главную роль играет севрюжина! Вон там был сожжен знаменитый фейерверк, вот тут с этой террасы глядела на празднество залитая в золото
толпа царедворцев, а вдали неслыханные массы голосов и инструментов гремели «Коль славен» под гром пушек! Где все это?
В
толпе нашлись люди, которые прямо предлагали высадить двери правления и насильно взять черта из рук законной
власти.
Ведь только оттого совершаются такие дела, как те, которые делали все тираны от Наполеона до последнего ротного командира, стреляющего в
толпу, что их одуряет стоящая за ними
власть из покорных людей, готовых исполнять всё, что им прикажут. Вся сила, стало быть, в людях, исполняющих своими руками дела насилия, в людях, служащих в полиции, в солдатах, преимущественно в солдатах, потому что полиция только тогда совершает свои дела, когда за нею стоят войска.
Возбужденная
толпа, большею частью обманутая своими вожаками, ничего не понимает из того, что говорит чиновничьим, книжным языком представитель
власти, и продолжает волноваться.
Я сомневался? я? а это всем известно;
Намеки колкие со всех сторон
Преследуют меня… я жалок им, смешон!
И где плоды моих усилий?
И где та
власть, с которою порой
Казнил
толпу я словом, остротой?..
Две женщины ее убили!
Одна из них… О, я ее люблю,
Люблю — и так неистово обманут…
Нет, людям я ее не уступлю…
И нас судить они не станут…
Я сам свершу свой страшный суд…
Я казнь ей отыщу — моя ж пусть будет тут.
Все это мое, все это в моей
власти, все это я могу схватить, бросить на полотно и поставить перед изумленною силою искусства
толпою.
Кто позвал тебя? Я, я сам создал тебя здесь. Я вызвал тебя, только не из какой-нибудь «сферы», а из душного, темного котла, чтобы ты ужаснул своим видом эту чистую, прилизанную, ненавистную
толпу. Приди, силою моей
власти прикованный к полотну, смотри с него на эти фраки и трэны, крикни им: я — язва растущая! Ударь их в сердце, лиши их сна, стань перед их глазами призраком! Убей их спокойствие, как ты убил мое…
Вы, может быть, намерены возразить мне, заговоривши о преимуществах образованности, которая дает человеку
власть над неодушевленной природой, над неразумными животными и возвышает нас над
толпой.
Разнеслась по городу быстрокрылая молва о неистовой Мафальде, которая лежит обнаженная на перекрестке улиц и предает свое прекрасное тело ласканиям юношей. И пришли на перекресток мужи и жены, старцы и почтенные госпожи и дети и широким кругом обступили тесно сплотившуюся
толпу неистовых. И подняли громкий крик, укоряли бесстыдных и повелевали им разойтись, угрожая всею силою родительской
власти, и гневом Божиим, и строгою карою от городских
властей. Но только воплями распаленной страсти отвечали им юноши.
Это «все равно» породило в
толпе недоумение: как же, мол, так? час тому назад депутаты запрещены, через час опять дозволены; закон меж тем не отменен, а два представителя
власти говорят «все равно, высылайте».
Наконец,
власти объявляют, что они имеют приказ считать сборище студентов за обыкновенную
толпу, так как университет закрыт и, следовательно, студентов не существует.
Он особенно поставлял на вид, как были истощены все возможные меры кротости, как надлежащие
власти христианским словом и вразумлением стремились вселить благоразумие в непокорных, — но ни голос совести, ни авторитет
власти, ни кроткое слово св. религии не возымели силы над зачерствелыми сердцами анархистов-мятежников, из коих весьма многие были вооружены в
толпе топорами, кольями и вилами.
Объяснения депутатов с попечителем и столичными
властями длились довольно долгое время.
Толпа студентов на университетском дворе терпеливо ждала возвращения уполномоченных. К ней присоединилось много посторонних лиц: партикулярных и военных, моряков, медиков, юнкеров и воспитанников разных учебных заведений.
И теперь, когда эта уличная демонстрация сделана, когда, того и гляди, можно было ожидать ежеминутной кровавой стычки с полицией и войском, стычки, в которой, пожалуй, приняла бы участие в ту или другую сторону
толпа посторонних людей, — когда все это совершилось, вдруг два представителя закона и
власти говорят „все равно, высылайте!“.
Узнав о его приезде, многие с пути поспешают опять к университету и ждут его выхода перед подъездом, где опять собирается
толпа, только на сей раз уже без полиции,
властей и войска.
Если же бы действительно прекратилось воздействие на людей коварно добытого почета и ложной
власти, то мог ли поэт допустить самое ужасное из всех насилий —
власть невежественной
толпы?
Тут находились все
власти гражданские и военные,
толпы городских жителей, фанагорийские офицеры и солдаты. Александр Васильевич пожелал видеть старых гренадер — своих старых знакомцев. Человек пятьдесят подошли.
Среди всей этой раболепной
толпы, с душевным трепетом ожидавшей момента предстать пред очи человека случая и
власти, выделялся сидевший в небрежной позе молодой, красивый гвардейский офицер.
Городские
власти засуетились. Депутаты вместе с прибывшими отправились на пристань. Посадили на лодку гребцов и послали ее на озеро, на ту сторону, откуда надобно было ждать графа.
Толпы народа хлынули на возвышение, с которого открывается вид на юго-восточную часть Саймы.
«Что же делать! Не всегда сила на нашей стороне. Что же делать? Теперь их
власть. Умереть так умереть, видно, так надо», — думал этот человек и, пожимая плечами, холодно улыбнулся на крики, которые продолжались в
толпе.
И самые священные права человека, оправданные его бесконечной духовной природой, оказались отданными во
власть количественной человеческой массы, на растерзание
толпы.